свой наказ неясный повтори мне, море,
чтобы я расслышал,
кто я таков.
про тебя я знаю: ты как в сырой утробе
родовые спазмы среди громов.
как дитя огромное, всхлипни, море.
ты комок за рёбрами,
ты в гортани слизь —
эта горькая, из которой потом выходят
ионийский гул
и фригийский свист.
что забыл я здесь, на песке и на голом камне?
кто кого похитил?
за что убит
пехотинец хеттский — он разве враг мне?
кто здесь мной командует?
кто велит?
табуны коней пригони мне, море,
на мерцающий мельхиором
бетонный пирс.
в темноте мотай своей тяжкой мордой,
своей гривой мокрой.
ты — как в гортани слизь,
как от самого корня кровь,
что сплошным накатом
покрывает вещи,
сбивает счёт,
разрастается плющом,
чёрным платом:
в свой сосуд не влившаяся ещё.
как поднялся ветер в тот день, я помню,
и к восходу двинулись паруса,
чтобы кровь разрослась плющом,
чтобы кровь мне
кровь мне
на предплечья брызгала и в глаза —
а теперь? скажи: или в этом подвиг?
или я хотел
рубиться в чужом строю
у подножий башен чужого города
за жену другого,
как за свою?
или я хотел
наблюдать за постылой ратью,
в ядовитом гневе
тратиться почём зря?
мне не проще было бы в бабьем платье
посреди царевен
в дому царя?
или выбрать мог я? или мог в покое
переждать себя, как мелочную вражду
двух князьков заносчивых?
я под Троей один, как море,
и один, как море,
иду на штурм
— как от самого корня кровь, как в сырой утробе
родовые спазмы: за волной волна.
в детский шлем пластмассовый
плесни мне, море,
своего вина