Из речи чужой,
из прилипчивой памяти внешней
я вырос немного —
и жизнь оказалась не тем, что
мне все говорили,
но взрывом неведомо где,
и зеленью ливня,
и штормом цветущей черешни,
и запахом горьким.
Любовь оказалась не тем,
свобода — не там,
не оттуда пришло божество,
откуда сулили. Не так оказалась устроена
история мира.
Когда-то — ещё не давно,
но всё-таки в прошлом —
я тщетно считал полководцев,
железом и бронзой на глиняных судьбах людей
оставивших знаки: местами сквозные пробоины,
местами — щербинки.
Затем
расширился воздух, земля свою тягу утроила,
и нечего стало считать.
Наверху синеватая пыль
скрепляется в сферы, и реками льётся мелодия,
такая, что плачешь.
А здесь — шевелящийся ил
времён воплощённых, намытых её половодьями:
густой, плодородный,
где роются, словно мотыль,
кровинки несметные,
атомы полубессмертные.