Из юности,
из детства размозжённого,
скорбя, но не жалея ни о чём,
я вышел на дорогу, замощённую
разбитым силикатным кирпичом,
угольями костров и аммонитами,
и двинулся искать полузабытую
прародину,
что трона лишена, —
изгнанницу,
судьбы первосвященницу, —
но стоило дистанции уменьшиться
на пядь или на локоть, как она,
моя Финно-Сарматия,
Лемурия,
зашторилась туманами,
нахмурила
ромашковые серые глаза,
следящие за медленными бурями
из пропасти, которую нельзя
умаслить никакими гекатомбами —
ни предками своими, ни потомками, —
и спряталась в краях лесостепных,
где мшаники состёганы с циновками
колючек,
и рыжеют из-под них
скупые почвы с яшмовыми жилами,
источенные шахтами, могилами,
берлогами медведок и других
подземных феодалов неуживчивых, —
и как мне быть, покуда я не выучил
язык палеогена — на каком
наречии позвать её по имени,
владычицу,
богиню над богинями,
кормилицу с кровавым молоком?