Проводы
— Сынок, ты прежде был дитя: теперь ты вырос в мужа,
ступай же с Богом наконец, пока не грянет стужа.
— Ты видишь, матушка моя: там хлещет дождь, стемнело,
меня тревога извела и страх сковал мне тело.
— Дитя, ведь скоро все уйдут. Последним хочешь статься?
Ступай, дитя, и гордым будь, и не умей сдаваться.
— Ты видишь, матушка: там ночь, там зимний холод жгучий,
я болью, матушка, пронзён, и совестью измучен.
— Дитя, смотри всегда вперёд. Не поминай былое.
Вся жизнь, как кони у ворот, стоит перед тобою.
— Там ветер, матушка, ревёт, к земле платаны клонит.
Меня отчаянье грызёт и злая память гонит.
— Дитя, ведь скоро все уйдут. Последним хочешь статься?
Ступай, дитя, и гордым будь, и не умей сдаваться.
— Ты видишь, матушка моя: там хлещет дождь, стемнело,
меня тревога извела и страх сковал мне тело.
Детское
Вечер придёт
ласковый вскоре,
он моё горе
в сердце уймёт.
Издалека
звёзды сияют,
злость же людская
так велика.
Плачу, молю:
“Звёздочка, слышишь?
Всех ребятишек
я полюблю.
Хоть бы меня
гнали и били,
лягу им пылью
под ноги я.
Свет золотой
звёздочки божьей,
вот я хороший
буду какой.”
Воскресенье
Сегодня солнце встанет выше,
в честь воскресенья. Ветерок
уже поднялся и колышет
солому, собранную в стог.
Принарядившись для прогулки,
пойдёт народ, как на парад:
гляди, какой цветущий сад,
смотри, детишки в переулке.
Раздался благовест певучий,
и бог поистине воскрес.
Бегут, рассеиваясь, тучи,
просторы ширятся небес.
Оставь народ с гульбой воскресной
и приходи ко мне, мой свет:
я, словно шуточный куплет,
тебе спою о смерти песню.
Элизиум
(Телам так много выпало усталости —
как было не согнуться, не сломиться?)
Выходят души, зелени касаются,
неспешно, как распахнутой страницы.
(Тела на землю валятся, катаются,
искорчившись.) А души, невредимы,
сжимая в пальцах розы, удаляются,
мечтами и любовью уводимы.
(Тела в земле и в землю превращаются.)
Но там, вдали, — как солнце золотится,
сияют души, в небо облачённые,
и как улыбки кроткие на лицах.
Траурный и вертикальный марш
На потолок смотрю, на лепнину.
Меандры тянут меня за собою.
Ради успеха, я думаю, стоит
взойти на вершину.
Вот они, высшей жизни святыни:
венки, что не будут тронуты гнилью,
акант белоснежный, и рог изобилья
посередине.
(Как запоздал я, тебя признавая,
художество скромное и без вкуса!)
По вертикали к тебе поднимусь я,
грёза лепная.
Душит меня горизонта ручища.
На всех параллелях, в каждой юдоли
борьба за толику хлеба и соли,
страсти, скучища.
Ну! Не пора ли мне увенчаться
этими гипсовыми цветами?
Пусть будут мной в потолочной раме
все любоваться.
Сон
Сподобимся ли мы счастливой доли
пойти и умереть однажды ночью
на родине, у вод её зелёных?
Мы сладким сном забудемся, как дети,
блаженным. И сиять над нами будут,
на небесах, вселенные и звёзды.
Волна ласкать нас будет, словно грёза.
И грёзы, голубые, словно волны,
нас повлекут в невиданные страны.
С любовью ветер тронет наши кудри,
и водоросли нас помажут миром,
и мы, под сводом наших век огромных,
смеяться будем и того не слышать.
Сойдут с садовых изгородей розы,
к нам подойдут и нам подушкой станут.
И соловьи свою оставят дрёму,
чтоб наша дрёма стала благозвучней.
Мы сладким сном забудемся, как дети,
блаженным. Деревенские девчушки,
лесные груши, встанут полукругом
и будут говорить нам, наклонившись,
о золочёных хижинах, о солнце
воскресном, о горшках цветочных белых,
о добрых временах, что миновали.
И матушка, руки касаясь нашей,
пока мы веки медленно смыкаем,
расскажет нам, — бледнея, — словно сказку,
всю горечь жизни. И луна, спустившись,
в ногах у нас мерцать лампадкой будет,
когда мы в сон погрузимся последний
на родине, у вод её зелёных.
Мы сладким сном забудемся, как дети,
что плакали весь день и утомились.
Полигимния
Что мне до лживости
лживой вселенной!
Странной любви моей
свет сокровенный
в сумраке улицы,
сбоку, у края,
теплится, жалуясь
или рыдая.
Девушка бледная
в чёрном убранье.
Вся она — таинство,
вся — ожиданье.
Блеском болезненным
очи сверкают.
Кажутся свечками
руки — и тают.
Щёки бескровные
трогает зыбкий
след исчезающей
горькой улыбки.
Маленький рот её
стиснут сурово:
губы, лишённые
цвета и слова.
Я полюблю тебя
в полночь глухую,
Муза. Глаза твои
я поцелую.
Там-то и встречу я,
павший в их воду,
сны златокрылые,
смерть и свободу,
и заповедное
слово вселенной,
странной любви моей
свет сокровенный.
В час, когда цветами…
В час, когда цветами вы седину покрыли,
в час, когда трубили
в сердце горны звонкие, и знакомый берег, —
выросший в размере, —
принял вас, трепещущих, ожидавших чуда, —
все ушли оттуда.
В час, когда вы приняли новый гнёт суровый,
в путь пустились новый,
слушая безмолвие и сверчков во мраке,
полевые злаки
поднося к губам своим скорбно и устало, —
ночь уже настала.
И когда вы простёрли вы, празднуя свободу,
руки к небосводу,
чтобы в запрокинутом взгляде, как в кристалле,
звёзды засияли,
и когда венцами вам кудри осенили —
вы мертвы уж были.