Бузина в садах, в палисадниках бузина,
у ворот акация, жимолость у оград:
все белым-белы, и у каждой на волосах
огонёк трескучий, молниевый разряд.
Как сгустится сумрак — приподнимает гром
ритуальный молот, не медля и не спеша
дать напутствие. Потом шелестящий хор
начинает свой молебен из камыша:
ты блаженна, жизнь,
и блаженна вдвойне, когда
наряжаешься в фонарики, цветники,
ожерелья фосфоресцирующей воды,
и жука пускаешь в первый ночной полёт,
и с балконов низких свешиваешь бельё,
как туманный полог с дальней лесной гряды, —
и втройне блаженна, когда человек с тебя
нимб гордыни своей снимает: железный круг,
под которым ты ниже клонишься головой,
чем под рабской ношей. Тогда-то твоя фата
и ложится тебе на кудри сама собой.
И блажен любой, когда на тебя похож
хоть на тютельку, хоть на ласточкин коготок,
но втройне блажен тот сильный, который смог
соскользнуть, как тень, с широкой тропы войны
на заросшую тропку мира, в вечерний дождь,
в присноцарствие барвинка и бузины:
соловей грядущий, будущий козодой,
послезавтрашний возлюбленный твой жених,
а пока — дитя, держащееся за твой
подвенечный шлейф из звёздочек кружевных.