И были сумерки двуцветные
ещё печальней и длинней,
когда за дымкой фиолетовой
прямоугольники огней,
слегка скруглённые, маячили
в столбцах по девять и по пять,
и что-то памятное значили —
опять невнятное, опять
развоплощённое, затёртое,
но этой тайнописи чёртовой
никто не пробовал понять:
зачем под вечер представляются,
всплывая с илистого дна,
пустые домики у станции,
сморода или бузина,
труха раскиснувшего дерева,
сараи, сходни и плоты;
зачем в темнеющей материи
такие бездны теплоты —
и просто бездны.
Затуманившись,
одевшись в призрачную бязь,
земля жалела нас, прощала нас,
гипнотизировала нас,
спеша утешить неутешенных,
на ощупь вывести спеша
туда, где маленькие лешие
мяучат в дебрях камыша.