Эписодий третий
(…)
Агамемнон:
Ледино чадо, сторож палат моих,
слово твоё — что время нашей разлуки:
столь же долго тянулось. Но хвали подобающе:
от других должна исходить эта честь.
И в прочих делах ты не пробуй на женский лад
изнежить меня — и не стели речей
предо мной в пыли, как перед варваром,
и покрывал мне под ноги не бросай на зависть
людям: одних богов мы должны так чтить,
смертному же на драгоценные ткани,
как я разумею, без страха нельзя ступать.
Не как бога пусть меня чтят — как человека.
Без покрывал под ногами и без украшений
слава разносится: а добрый рассудок —
божий дар величайший. Счастливым того зови,
кто в благоденствии милом свой век скончал.
Если я буду всегда таким — бояться мне нечего.
Κ.: Кабы ты эту речь сказал не упрёка ради.
Α.: Что я сказал — то не изменится, знай.
Κ.: Уж не от страха ли ты богам дал такой обет?
Α.: Я правоту своих слов вижу лучше, чем кто-либо.
Κ.: А Приам что сделал бы, когда бы он победил?
Α.: Уж он-то прошёл бы по богатым полотнищам.
Κ.: Тогда и ты людской молвы не стыдись.
Α.: И людская молва — могучая сила.
Κ.: Тот не стоит зависти, кому не завидуют.
Α.: Но не стоит и женщине раздора искать.
Κ.: Счастливым не стыдно бывать побеждёнными.
Α.: А ты что, такую победу сочла бы за честь?
Κ.: Прошу: не убудет от власти твоей, если уступишь.
Агамемнон:
Коли ты хочешь так… Пусть мне быстрее
развяжут сандалии, что служат шагам рабами.
Лишь бы меня, ступившего на морские дары богов,
ничей ревнивый взор не настиг с небес.
Срамно богатства ногами топтать на улице
и полотна, ценимые наравне с серебром.
Ну да полно о том. А чужачку поласковей
в доме прими: ведь кто милосердно правит,
на тех и боги свыше благосклонно глядят.
Добровольно никто под рабское ярмо не идёт;
она же — цветок, из многих сокровищ избранный,
дружины моей подарок — пошла за мной.
Что же. Коль ты убедила меня послушаться,
в покои дворцовые по багрянцу войду.
Клитемнестра:
Море есть на то —
кто его исчерпает? —
обильно родящее злату-серебру равный
вечно свежий багрец — сколько хочешь полотен крась.
В доме же нашем, царь мой, — хвала богам, —
их полным-полно: нищеты мы не знали.
Кабы мне прорицатели дали такой наказ,
ах, сколько тканей я побросала бы наземь,
выкуп за душу твою заплатить стремясь!..
Ежели корень цел, распускается и листва
в доме, тенью своей укрывая от пса палящего.
Вот и ты пришёл к очагу родному —
и словно теплом повеяло посреди зимы;
а в ту пору, когда из кислого зеленца
Зевс вино создаёт — в доме стоит прохлада,
если муж, совершенства полный, в нём за хозяина.
Зевс мой, о Зевс вершитель! Заверши же мои мольбы
и порадей о том, что возжелал свершить.
(…)
Эписодий четвёртый
Кассандра:
Ай, беда мне, беда мне!
Аполлон, Аполлон мой!
Предводитель хора:
Что ж ты плачами Локсия призываешь?
Вовсе не тот он, кому под стать причитания.
Кассандра:
Ай, беда мне, беда мне!
Аполлон, Аполлон мой!
Предводитель хора:
Она снова кощунствует, к богу взывая,
нимало не склонному откликаться на скорбный вой.
Κассандра:
Аполлон, о Аполлон мой!
Путеводный, губитель мой!
Ты во второй раз нынче погубил меня.
Предводитель хора:
О несчастьях своих, наверное, станет пророчить.
Хоть рабыня, а божеский дар сохранился в её уме.
Κассандра:
Аполлон, о Аполлон мой!
Путеводный, губитель мой!
Куда меня привёл ты? И под кровлю чью?
Предводитель хора:
Под Атридову. Раз не можешь понять сама,
я говорю тебе: и не смей сказать, что я лгу.
Κассандра:
В дом нечестивый! Сколько же прячет он —
душегубства жестокие, взаимоубийства!
Он весь — людобойня, он — кропильня кровавая.
Предводитель хора:
У чужачки-то словно у пса чутьё:
след взяла она и пролитую кровь разыщет.
Κассандра:
Свидетельства есть — как мне не верить им?
Плач младенцев здесь слышится об их умерщвлённой,
изжаренной плоти, их родителем съеденной.
(…)