Так надобно и так заведено:
распорото колючее рядно,
из прорезей потоками песка
на скалы высыпаются войска,
и тот среди сражавшихся герой,
чьи рёбра зарастают муравой,
и тот идёт из морока на свет,
кому под солнцем памятника нет
в помине.
Господ не знает гордая земля:
она сама, народов господыня,
глядит себе, перстом не шевеля,
как люди женихаются с пустыней,
ложатся нагишом на алтари,
дерутся, по-базарному бранятся,
приносят ей сокровища свои
и даром достающиеся цацки.
Я тоже по касательной задет
враждой над горстью каменного праха,
я видел соколиный силуэт
ещё не покорённого Арцаха,
вдыхал его горчичный фимиам,
повисший над ощерившейся речью,
ступал по оползающим холмам,
исчирканным базальтовой картечью,
и где-то между выморочных сёл,
на глинистом горбатом суходоле,
я чётко, хоть и медленно, прочёл
его сыноубийственную волю.
Скрипучие вращаются века,
скрежещет медь о твердь материка,
копейными зубцами бороня
кровавый пепел завтрашнего дня;
снопы костей, бросаемые ниц,
хрустят под жерновами колесниц,
сминающих под корень ковыли,
буксующих в отравленной пыли.
Огнём на фронте, плачами в тылу
к сияющему страшному столу
сзывает смертных истина войны,
но двое будут пира лишены:
кто предал остававшихся в строю
и кто не выбрал сторону в бою.