Неисцелима горечь, и тем пьяней
свежесть безлюдных улиц и площадей,
бледный фонтан с расколотым звонким краем;
пыльным теплом серебряный холодок
чуть умягчён, и каждый его глоток
неиссякаем.
Неисчерпаем сумрак пустых дорог,
неизрекаем крохотный птичий вздох
в чёрной листве, привычно скользящей мимо
пальцев моих; чуть видимые в тени
складки асфальта спящего — и они
неизгладимы.
Тот человек, который казался мной
годы назад, покуда в дали дневной
весь добела не выблек и не истаял,
мог бы сказать: туда-то, в их смутный свет,
мы и растём, границы своих примет
перерастая.
Медленная опаловая волна,
глыбкость вещей, дарящая имена,
с каждой весной прозрачней и белодымней
по ветру рассыпающая цветы, —
странно тебя просить, но хотя бы ты
не измени мне.
Там, где мечта обманет и страсть предаст,
тот человек, который идёт сейчас
вдаль по земле под мартовским Орионом,
пряди твои воздушные целовал,
падал в твои пучины и выплывал
преображённым.
Так и теперь, при новой твоей луне,
сызнова оставаясь наедине
с плеском ветвей, мерцанием перевитых,
с блеском миров, рождающихся в густом
хаосе тел — и тот, кто придёт потом,
благословит их.