А дальше — что? Отдаться забытью?
Обмякнуть и беспомощность свою
признать пределом?
Наш лучший полководец не в строю:
мы знаем, где он.
Вокруг него неровную кайму
кровавой пыли
вычерчивает время (а ему
двенадцать или
тринадцать исполнялось каждый год,
покуда нарастающий разброд
нас не ослабил:
и в армии, и в генеральном штабе
то заговоры, то переворот).
Над ним скрежещут лопасти турбин,
над ним предместье города трубит
в гудок из жести.
Он ранен, но, похоже, не убит —
других известий
разведка не приносит много лет.
Ещё порой сквозь чахлый полусвет
былое солнце
сигналит нам. И ультрафиолет
на щёки льётся,
пощипывая, как одеколон.
Тогда из-за приспущенных знамён
и из-под зданий
доносится надтреснутый тромбон:
он здесь, он встанет;
к нему уже по глине голубой
медбратья горицвет и зверобой
ползут на помощь;
он снова поведёт нас за собой —
как детство, помнишь,
водило кавалькады верховых.
Он всех поднимет — мёртвых и живых,
винтовки сдавших,
контуженных. В последнем мятеже
не нужно будет спрашивать уже,
что дальше.