Собственный вылакав мёд, исцелилась от хвори земля
и зацвела.
От нечестия и беззакония
отгородился мой мир,
и густой толкотнёй комарья
наглухо заткнуты раны его и пробоины.
Истина втайне грядёт, и едва ли не крадучись гром
к спящим приходит напомнить, что есть у дыхания корни,
семя — у слова, а кровь обладает умом,
вроде грибницы во мху, — и таким же безличным, соборным.
Молча ему повинуясь, я запахом гари лесной
дом по углам окурил и не ставшие мягче за годы
старые вещи надел.
Пригласил на застолье смороду,
жимолость и зверобой.
В сумерках вышел во двор
и из бочки со ржавой водой
листьев размокших черпнул,
за спиной осязая кивки
чёрных берёз — отрешённые, но благодарные;
звёзды в просвете увидел, кустарников пешие армии,
трав ураганных штыки
и хоругви сирени над полчищем
алчных вьюнков-самосевок.
Тогда я в лиловый костёр
бросил всё то, чем я не был, — и новой, неслыханной горечью
прежнюю горечь отёр.