Бродяжка, прелестница, душенька,
тела подруга и гостьюшка,
ты нынче в земле очутишься
бледнёхонькой, мёрзлой, голёшенькой:
там уже не посмеёшься.
Animula, vagula, blandula
Hospes comesque corporis
Quae nunc abibis in loca
Pallidula [f]rigida nudula
Nec, ut soles, dabis iocos
Основная проблема перевода автоэпитафии Адриана на русский (равно как и на другие европейские языки) заключается в согласовании эпитетов четвёртой строки — “Pallidula rigida nudula” — которые грамматически могут относиться как к загробному миру, так и к душе. Некоторые из отечественных переводчиков предпочитали придерживаться первой, более прямолинейной версии (напр., М. Н. Ваксмахер: “края / Блёклые, мрачные, голые”), другие — более трогательной (напр., Г. Дашевский: “в какие места отправляешься, / застылая, бледная, голая); однако, истина может находиться посередине.
В 2000 г. немецкий исследователь Й. Хольцхаузен убедительно продемонстрировал, что прилагательные четвёртой строки относятся одновременно и к загробному миру, и к душе: используемые автором диминутивы, бесспорно, отсылают к образу души, маленького и беззащитного создания из первой строчки, но в то же время loca pallida — “бледные пределы” — устоявшееся обозначение подземного царства, восходящее ещё к Эннию. Автор эпитафии описывает одновременно сам загробный мир и состояние души, находящейся в нём. (См.: Holzhausen J. Hadrians ΝΟΥΣ und seine Animula. In: RhM 143.1 (2000) S. 104-105). Я безоговорочно разделяю эту гипотезу, но избранный немецким автором лёгкий путь описательного перевода-пересказа стал для меня своего рода вызовом; мне захотелось испытать себя и сохранить намеренную двусмысленность согласования без использования дополнительных средств.
Кроме того, я принимаю конъектуру Д. В. Бургерсдейка, предложившего читать frigida вместо rigida (Burgersdijk, D. W. P. (2010). Style and structure of the Historia Augusta z.p.: Eigen Beheer. P. 245-246; голландский учёный справедливо указывает на частое совместное употребление прилагательных nudus и frigidus — например, у Апулея: “nudus et frigidus et lotio perlitus”, ср. похожую синтагму “голодный и холодный” в русском языке, но если наша связывается с образом нужды, то латинская — с образом смерти).
Наконец, последнее испытание состояло в том, чтобы сохранить, насколько это возможно, баланс интонаций, не сообщая им ни чрезмерной иронии, ни чрезмерной слащавости.