❦
Днём лазурь над кровельками
скворечников
и домов.
Дочь идёт, смеясь; мать навстречу ей
по остаткам плавящихся снегов,
по плескучим рытвинам и по яминам,
подхватив подолы, бежит вперёд:
за спиной её
трава тёмным пламенем
до небес встаёт.
Не беда, что тянутся кособокие
вдоль дорог хибары,
что шлакоблоком и
стеклобоем воздух загромождён.
Стал нежнее шёлка асфальт под окнами,
ветки легче пёрышек у окон,
где пушинки вьются золотоглазками —
и за ними следом, полулетя
над своей отчизной, когтисто-ласковой,
шествует богиня, почти дитя.
всех кого любил я некогда
я оставил там
за чертой дневной
где дымами и бархатистым стлаником
зарастает даль
и пошёл домой
к нищете весенней
с её журчанием
с белокурой пеной до тонких плеч
с тишиной откуда птенцом отчаянным
вылетает речь
к сердцевинам лета
с грибными чащами
над молочной поймой большой реки
к детским снам моим
расходящимся
на гирлянды горькие
и венки
❦
А ночами дождь,
гарцующий — цок да цок.
В полумрак отвернув лицо,
я почти что слышу,
как последний лёд сдаётся живой воде
и деревья жадно сёрбают в черноте
земляную жижу.
Я ходил за ливнем в сумрачные места
и узнал, что страсть,
как берёзовый сок, чиста
и густа, как мёд, из цветочного сердца вынутый,
и темна, как ветвистый корень, стремящий вниз
лабиринты штолен,
чтобы весенний лист
к небу брызнул молнией
опрокинутой.
До того как я прижался к суглинку лбом
и почуял гром
или рокот ручьёв разбуженных,
что я знал о плоти,
о нежности смертных тел,
о неистовой человеческой крови, где
бузина растёт и плетёт повилика кружево?
кровь с осадком горьким
купырь и сныть
плоть со взглядом рысьим
с походкой волка
всех кого любил я некогда
я любить
начинаю только
❦
По ночам буянят,
пляшут над потолком
и свистят деревья:
и во мне шумят разросшиеся тайком
кровяные дебри,
родословный бор, взметающий до небес
тёмный рёв незрячий,
где ровесник мой, никому не известный здесь,
то поёт, то плачет.
от плюща и хмеля
исчерна-зелен свет
чернота светла
от пастей пантер пятнистых
так могуч твой ветер
нынче что мой хребет
обратился тирсом
от пантер пятнистых
лилии всех мастей
от плюща и хмеля
вспенившиеся реки
кто враждебен жизни
детству и наготе
тот мой враг навеки
кто враждебен жизни
с правдой её срамной
сопредельной небу
кто воздвиг тюрьму
изменчивости земной
тишине и гневу
тот мой враг навек
и не ясно ли, почему
кабы помнил слово
на бесстыдный град негибельную чуму
я призвал бы снова
Там, где я родился на этот раз,
воздух был лилов и песок серовато-розов,
и в прудах-гнилушках, как водокрас,
распускались грозы.
В котлованах строек, среди потрохов машин,
в заржавелых рощах
я играл в войну, и кровинки моей души
набирались мощи,
чтобы долго блуждать кругами и петли вить,
возвращаться вспять, торопливые русла роя,
и одно, свой исток нащупав, благословить,
и проклясть другое.
из полосок луба
солнечный туесок
из ручьёв синичьих
сбивчивые свирели
молоком пахнуло
и жёлтая пыль у ног
дождалась апреля
как в те дни когда
по краешку пустыря
по клочку пустыни
седины ещё не узнавшая
мать моя
проходила в сине-
белоснежном платье
мягком как пастила
расписном как луг
и ей улыбались корни
прошлогодних трав
и не верно ли я запомнил
что земля вокруг
приосанилась и цвела.
Невместимый, но осязаемый первомир.
Хмель материи.
Сохрани себя, если можно,
навсегда: и того безумием вразуми,
кто разумен ложно.
Ради сердца, к тебе взывающего впотьмах
из глуши своей, где еловый разгул-размах
за окном гудит, и скупые грунты просели
от потоков талых, и катится в облаках
первый шторм весенний.