✿
На опушке пир и в зарослях голоса:
где вчерашний ветер хвороста набросал,
где густая даль и где расписная близь,
из богинь моих все младшие собрались —
облепиха-ведьма,
что греет промеж грудей
золотую снедь
для солнечных лошадей,
и рябина-мать,
и смородина свет-заря,
и крушина, дочь хромого богатыря.
Источая мёд и разливчатый перегуд,
все вершат обряд и медленный пляс ведут,
и роса кругом,
и лиловые хрустали,
и зелёный дым
на шестнадцать сторон земли.
Вороха даров в дырявой суме храня,
я домой пришёл, и никто не встречал меня,
кроме тьмы лесной — а та разожгла костёр,
принялась цвести,
да так и цветёт с тех пор.
✿ ✿
Синева бредёт, неслышная, по черничнику,
ворошит труху сафьянными черевичками,
на лесное дно голубые хвоинки стрел
рассыпает день —
или что я сказать хотел?
Человек-плясун,
опившийся трын-травой,
сам себя забудь,
но хотя бы восславь того,
кто пришёл сюда
подарить нам не меч, но мир,
кто нам плоть свою,
как огню — деревцо, скормил,
кто в челне ночном
пересёк преисподний плёс,
и подземный мёд,
и заоблачный хмель принёс,
кто оболган был,
кто из вотчины изгнан был,
кто прощал тебя,
кто берёг тебя, кто
любил.
Золотистый свет по болоту идёт, как посуху,
приминает мох колючим еловым посохом,
в мочажины смотрит, мочит персты в грязи,
и в глазах его неродившийся рай сквозит.
✿ ✿ ✿
За каёмкой бора
просторно до слёз,
и там
разгулялся ветер с пылью напополам —
атаман стихий —
и песни свистит разбойные,
и мерцает в дымке за юношеской спиной его
то, что снится нам
и с рождения мнится нам.
Налетает во весь опор полевицы конница,
только искры из-под копыт,
и в венце гречишном шествует полудённица:
если встретит кого — объятием опалит,
обожжёт ресницы белым воспоминанием.
Кто коснётся её,
кто ответит на пламя пламенем,
на наречии трав и света
заговорит.
Молодеет кровь, надремавшись по сонным старицам,
корни требуют размашистой ширины.
Двери храмов моих
от смертных не запираются.
Двери храмов моих
настежь отворены.
✿ ✿ ✿ ✿
Обжита земля, излюблена до заплат,
вся насквозь изрыта норами муравьиными,
вся застроена невпопад.
Тут посёлки плывут сквозь пыль,
деревушки смирные,
чуть подальше чадят города и дворцы смердят.
Обжита земля — а не укротила норова
и могучей не поубавила ворожбы.
От согласия хорошеет её история.
Хорошеет и от вражды.
Ты страдай о ней — а она на твоё страдание
из ветвей глядит и сводит тебя с ума.
Что угодно ей,
что праведно,
что неправедно —
различит сама.
Так пьянит, что чувству нашему пятипалому
на слепящем её свету не видать ни зги.
Но даёт человеку истину небывалую
там, где яблони,
там, где дряхлые очаги.
✿ ✿
✿ ✿ ✿
А когда вечереет небо и над оврагами
растянуться невод сумеречный готов,
чьи-то тени седобородые шепчут заговоры
и толкут нам зелья пестиками цветов;
и когда на дорогах дымчато, и посверкивают
ленты белые у кустарников на кудрях,
и повсюду пахнет клевером и бессмертником
в одиноких, но не отчаявшихся мирах, —
тополя идут на гуляние, словно парубки,
по-старушечьи вётлы молятся у запруд,
а черёмухи, как девчонки, берутся за руки
и зовут нас домой, беспамятных, и зовут.
Что спасение? — Не оно ли приходит исподволь
из крапивы и из сиреневого дождя?
Не серчай, любовь, если я ненароком выболтал
что-то странное, о чём говорить нельзя.
Разбросалась любовь колокольчиками и звёздами,
полутьму лиловатым жаром воспламеня.
Я и сам такой: из листвы и из тайны созданный,
и зачем-то жизнь выбалтывает меня.
✿ ✿ ✿
✿ ✿
✿
И нисходит всё,
что сегодня и что потом,
в золотой колодец,
спрятанный подо мхом.
Отмыкает веки чёрная белена,
замирают и забываются времена
глубоко внизу,
под ворсистой изнанкой дней,
под трухой строений
и полуизгнивших пней,
где по-детски в обнимку спят, набирая рост,
корешки растений
и корневища звёзд,
чтобы вновь и вновь расцветали по трём мирам
Альтаир, аир, баранец и Альдебаран,
и вода вокруг причмокивает, сопя, —
предначальная минеральная кровь моя, —
и с одной стороны луна, а с другой встаёт
розоватый свет,
намекающий на восход.
✿
✿ ✿
✿ ✿ ✿ ✿
Я огонь зажёг и с вечера песню раннюю
отпустил лететь по воздуху в пустоту.
Прижимаются, засыпая, к деревьям здания,
чабрецом и пижмой пахнет твоё дыхание,
вся в цвету ты, моя бескрайняя,
вся в цвету.
В волосах у тебя гарцуют лошадки сивые,
распускают злаки стрельчатые хвосты.
Никого нет на свете доблестней, нет красивее,
да и есть ли на свете кто-нибудь,
кто не ты?
Погребальная — подвенечная — колыбельная,
оттого я слаб, что родился ещё не весь
из твоей наготы, иллюзиями застеленной,
прославляемой соловьями и свиристелями.
Ты и здесь, моя запредельная,
и не здесь.