Был удушливым штиль.
Но фантазия в нём без труда
воздвигала мираж,
полновластие и полногрудие
обещая спокойствию. Ласковые города
в предвечернем сиянии чудились нам иногда
(или всё же не чудились).
От металла и камня
расплёсканной кровью не раз
начинало смердеть.
Но какие-то нежные замыслы
наступающий век подготавливал втайне для нас,
нам казалось
(и нет — не казалось нам).
Мир скрипел, проседая. Но розово-белый рассвет
известковой затиркой
залечивал чёрные трещины
и чертил над руинами символы новых побед,
как мерещилось нам (или нет:
не мерещилось).
*
Снаряжали мальчишки
серебряные корабли.
Вили тросы из трав
и вольфрамовой ниткой сшивали
лепестки маргариток.
Потом, на исходе каникул,
марсианские яблоки падали
к их загорелым ногам, —
и в кастрюльках замызганных
тётки варили компот.
И уже начинали
в нехитрый земной обиход
возвращаться слова
с оболочкой из флуоресцентной
голубой темноты:
Змееносец
Пегас
Водолей
приближаясь вплотную,
как было в давнишние годы,
когда летнее небо
медвежьей светящейся мордой
раздвигало тайгу
над стоянками древних людей.
Снаряжали мальчишки серебряные корабли. —
— Или добрые маги
на дачных верандах своих
над столом зажигали зелёный ночник первомая,
поправляли очки
и ковали грядущие дни.
— Или было иначе.
Но пахли раскрытые книги
астероидной пылью.
И каждый почувствовать мог
предстоящую эру —
колеблемый ветром венок
на кудрях Береники.
*
Между тем наяву
на ромашковых аэродромах
не стрижи межпланетные стали вставать на крыло,
а железные вороны.
Вместо обещанных нам
городов мельхиоровых только ангары в степи
и плавильные печи где жгут человеческий лом
и котлы и дробилки
и лезвия и шестерни
проектировал разум
и тысячи способов казни
измышлял
чтобы рёбрами трупов расчёсывать гнойную сыпь.
Ядовитые газы и копоть от плоти палёной
поползли по галактике так что могучие Псы
как щенята скулят прижимаясь к ногам Ориона
и полуденный свет прикрывает ладонью глаза.
Впрочем, я ведь и сам
от страдания и от любви
словно дымкой подёрнулся.
Старое солнце в моей
голове первобытной
оделось туманным покровом
чтобы злу не светить
и нечаянно не опалить
незабудки какой-нибудь
или фиалки махровой:
хищноклювое солнце,
которому жалость претит,
саблезубое солнце,
которое огненной лапой
загребало подарки
с кровавых своих пирамид,
стало мягким, как войлок.
И прочие звёзды во мне
потеплели от горечи.
Внутренний мой небосвод,
словно воск, исслезился
от бледно-пунцового зарева
от сигнальных ракет
и от гари сожжённых болот.
*
И неясно, в каких его зарослях птаха поёт
или дождик бормочет,
что после страшнейшего бедствия
жизнь подымется в рост
и из синего кубка хлебнёт
полноты равноденствия.
Одуванчик-звезда
над разбитым бетоном взойдёт
и планета Крыжовник
в садовых потёмках засветится
из-под влажных ресниц.
После нового царства
надсмотрщиков и колесниц
плотоядных мотыг и комбайнов зубастых
будет древнее царство
беззаботных детей и собак и тритонов речных
и люпина небесного.
Вот и все
космогония с эсхатологией,
две стороны
одного неизвестного.
Встрепенётся весна и на лучших полянах земли
обелиски воздвигнет
героям своим
неоплаканным.
И построят мальчишки серебряные корабли
на цветных стапелях,
оплетаемых дикими злаками,
ежевикой двужильной
и цепкими ящерками.
Здесь, не здесь ли? — Не знаю. Но вместо гербов и знамён
будут сны и соцветия.
Возвратится в святилища
наш золотой пантеон,
автохтонный в бессмертии —
и двенадцатисложный, как движущий нас зодиак
на арене опаловой.
Это больше надежды. На свете бывает и так,
что надежда подводит.
Но солнце ещё
не обманывало.