α’
если смотреть со склона
на дно земли
в гущу антенн и вышек
и крыш под ними
видно какую пытку —
от рук любви
хворой и обезумевшей —
но во имя
старой любви спасительной —
терпит мир.
видно кровоподтёки
разрывы тканей
вывихи разболтавшихся перспектив
спазмы укоротившихся расстояний
синтаксиса и ритма полураспад
дробь и шрапнель
по тоненьким перепонкам
в мягкий живот вгрызающуюся сталь
(что там спартанский мальчик с его лисёнком)
видно на стены зданий налипший быт
слизистый как аквариумная зелень
видно сквозь перекрытия
как не спит
истинное, оставленное в музеях,
словно больные в хосписах:
в белизне
взглядов незамечающих. на прохладных
койках полузабвения — или вне
всякого поля зрения, между кадров.
слишком истрачен временем человек,
вот и крошится знание в нём,
как пломба
в зубе гнилом.
но если ещё на метр
выше по склону,
если взглянуть поверх
кровель, —
увидишь прежний,
храмоподобный
воздух на стилобате материка,
мраморные дождливые облака,
гриву коня,
фигуры Отца и Девы
в свете косом,
на восточном фронтоне неба, —
дымного, но не взорванного пока.
β’
если искать
опорную вертикаль
здесь на краю на полуотвесном скате
мало что обнаружишь.
обломки скал
да кипарис
завёрнутый в свой гиматий
траурный.
да молния полыхнёт
из-под отёчных век
грозового фронта.
здесь на обрыве даже трава цветёт
вытянувшись
к линии горизонта —
лицами запрокинутыми вперёд
словно пловчихи в море
жёлтыми волосами назад
по воле
мощных мехов Эола.
и ниже трав
коричневеют пыльно-сухие комья —
глина и пепел с семенем или кровью
шпателем смерти смешанные в состав
незаменимый в зодчестве но нестойкий.
там где он больше выветрился видней
трещины ползущие по постройкам
трещины в грунте
трещины меж камней.
тучи сгущаясь развёртывают рулоны
ветхих обоев
на чердаке высот;
пыль бичует
рухнувшие колонны;
что не лежит то катится
по наклонной
или раскинув руки
плывёт плывёт
исподволь увлекаемое в небыстрый
водоворот кружащегося нуля.
можно смотреть
на клочья эпох и смыслов
с тёмной гряды печали
как смотрят с мыса
на такелаж разбитого корабля.
что здесь прямым останется?
кипарис
молния
и в туманной седой прорехе
не человек
но память о человеке
этом растущем вверх и глядящем вниз.
γ’
если смотреть со склона
на дно земли
видно драконьи пасти
дворцовых залов
конницу и пехоту в клубах золы
комли костей торчащих из-под завалов
плахи из прошлогодних алтарных плит
камни в ошмётках кожи волос и мозга
видно кроваво-пепельный неолит
огненно-гнойный кратер эпохи бронзы
трупы на кольях
бельма застывших глаз
но и другое: крепнущий понемногу
полуподземный свет
посвятивший нас
в таинство сострадать не себе, но богу
а перед тем богине в её простом
платьишке цвета медного купороса
в обуви из растрескавшегося лёсса
в шали из распушённого ветерком
смога
из-под которого ранний лучик
изредка но проблёскивает слепя, —
матери всевладычной и неимущей
возле колодца чёрного ждущей ждущей
нашего возвращения из себя
к миру —
и дожидающейся.
чуть выше,
выше ещё
по склону на полшажка,
и разглядишь на гребне просевшей крыши
кованого упрямого петушка.
выше на пол-октавы —
и станет видно
то, что преображает мольбу во всхлип:
детскую шапку
с помпоном из ярких ниток
в парке, среди каштанов
и мокрых лип,
домики в черепичных многоуголках,
чаши фонтанов с кружевом пузырьков,
ёрзание скрепляющихся осколков,
медленное сращение позвонков
жизни. —
и человек наверху, над краем, —
вышедший из низов и глядящий вниз, —
даже не замечает, как подпирает
облачный то ли полог, то ли карниз.