Один выходишь в сад,
на улицу — один,
захлопнув за собой скрипучие ворота.
Не мне вести народ по пыльному пути,
тем более не мне от имени народа
рассказывать другим, что зло и что добро.
Мне пахнуть табаком, пустырником и псиной,
хлебать остывший чай со звоном комаров,
малиновым листом и горьким апельсином;
мне плыть себе и плыть вдоль низких берегов
из мела и плюща, плюща и черепицы,
и домом называть то место, где глагол
способен корешком за камень зацепиться —
недавно за гранит, теперь за травертин,
истёртый, как брусок хозяйственного мыла.
Один выходишь в сад,
на улицу — один:
кораблик сам себе и сам себе кормило.
А вдуматься —
да нет же, не один.
Народ пошёл со мной и никуда не делся:
как луч из-за плеча, как шелест позади,
как спайка, наконец, которую в груди
оставить мог плеврит, перенесённый в детстве.