Гордое горное море без края и крова:
мёртво-немёртвое море с добычей для сипов косматых,
с якорем каменным, с парусом жёлто-багровым,
с рыбами остекленевшими на перекатах,
с медленной скачкой бурунов — гнедых и соловых,
но вдалеке становящихся синим сфумато —
нищее море с обломками древних ковчегов;
непроходимое море без крова и края;
стол, где утёсы пируют, кромсая ягнятину щебнем;
неперебитый хребет, по которому буря сырая
бродит, как пёс-волкодав, за отарами дымки вечерней:
с первой же встречи я понял, что их потеряю.
Понял, что вскоре увижу, как ночь полулунным оскалом
стебли цветов подсекает — привычных к серпу и давильне.
Время их так ощипало, что венчики стали крестами
о четырёх лепестках — но тычинки ещё изобильны
запахом кузниц пещерных и запахом свадеб,
запахом искры громовой и запахом охры могильной. —
Много ли раз — и зачем — и когда я их видел — не помню:
стёрлись узоры излишние с горных громадин.
Помню, как я проплывал по безводному морю,
как задыхался, глотая его несолёную мякоть.
Помню, как встал на обрыве — и пепельной пыли
шлемом черпнул — и до дна её выпил — и хватит.