-1
Не солгали гонцы.
И знамения в небе не лгут.
Если что-то и лжёт нам — то памяти нашей причуда.
И не зря мы боялись.
И варвары всё же придут.
— Но не те. Не оттуда.
Трепетала толпа в ожидании галлов — а гунны
собрались у стены
и уже приготовились к штурму.
Да: история бьёт со спины,
предсказуемо — но непредвиденно.
Грозное солнце
из-под тучи следит за бессмысленной дряхлой враждой.
Кто там с красными звёздами,
кто с мавзолеями бьётся,
кто с двуглавым орлом,
кто с татаро-монгольской ордой,
кто с другими фантомами. —
Воют фальшивые трубы
над полками — пока не обрушатся залежи лет
непредвиденной тьмой. — Но её, как обычно, разрубит
непредвиденный свет.
-2
Но клевещет и тот,
кто осмелился думать, что бог
вероломен, как мы. — Что ревнивы и мстительны боги. —
Что небесная кара всегда застигает врасплох.
Будто каждую ночь не гудели сигналы тревоги.
Будто тени былых и надежды грядущих эпох
не трубили побудку.
— Но смертному дрёма дороже. —
Кто успел проморгаться, — едва ли мы скажем “прозреть”, —
тот увидел, быть может,
как плясали паяцы и ногти в кровавую снедь
погружали вельможи.
Как на горькую землю
плевали смердящей слюной
богослов и философ.
И прекрасноволосые жёны
за грош торговали собой. —
Между тем вдалеке
подымался,
кружился,
свистел,
нарастал понемногу неистовый варварский ветер.
Рассыхались дома.
Скорпионы ползли на постель
блудоглазым скопцам; и вьюнков ядовитые плети
зажимали в зелёных тисках
наш отравленный город — неслышимо, исподтишка.
Разве не было ясно, что близится время расплаты?
Что созреет нарыв, как кишащий личинками плод, —
что извергнется гной,
и зудящий рубец порастёт
медуницей и мятой.
-3
Над монаршими башнями чёрные блещут зарницы,
и в лачугах рабов трепыхаются чёрные сны.
Плохо спится тирану, когда его дни сочтены.
И царькам-самодурам,
царькам-людоедам
не спится
в головах обречённых.
— Покуда с другой стороны
подступает другая орда, и на ветхие троны
самозванцы садятся.
История смотрит, смеясь,
на своих коронованных бесов
и голодных лакеев, и прочих разнузданных бестий.
Заставляет их биться, меся кровянистую грязь.
Не иссякнет вражда. На истоптанной пыльной арене
будут новые судьи, и новые лошади в пене
будут мчаться по кругу, преследуя красную высь.
Но бесценно возмездие. Скалится пасть преисподней,
пождидая нечистых, которым не спится сегодня.
В их домах будут ливни звенеть и степные туманы пастись.
-4
Чем страдать о владыках и кланяться царским гробницам,
чем молиться гербам и лизать сапоги солдатве,
лучше скрыться в пустыне — и жадной душой прикрепиться
к желудям и хвоинкам, к медлительным струйкам живицы
и к траве полевице, безгрешной овечьей траве.
И к движению звёзд
по ворсинчатой бархатной ткани
вековечных небес, где в челне проплывает Луна
и могучий Геракл совершает двенадцать деяний
за недлинные сутки. —
Пока на земле племена
отрешиться не могут от мелких обид стародавних,
так что из году в год их тела раздирает война
и усобицы гложут, шакалам и сипам на зависть.
Лучше гимном почтить смоковницы тяжёлую завязь
(или зимней берёзы серебряную бахрому).
Лучше быть одному — лучше быть до конца одному,
одному на свету и с отчаянной жизнью бок о бок,
чем толкаться промеж низколобых и высоколобых
истязателей мира — и с ними же кануть во тьму.
Υ. Γ.
На обрыве эпохи пылает осиновый порох.
Остаёшься один — и бормочешь себе об одном:
дескать, если не мир
сберегу я — и даже не город, —
то хотя бы свой дом.
Моросящий дымок над верхушками тёмного сада.
Пароходик веранды. Шпангоуты дряхлых стропил.
Этот сруб обомшелый,
обшитый резным листопадом,
две войны простоял —
и ещё постоит.
Я ворота закрыл. Я задвинул тяжёлые шторы
и за рукопись взялся — почти без тревоги в душе.
Я предвидел и шторм. Я предвидел и то,
что придёт
после шторма.
Что подходит уже.
Я предвидел и гром. И снесённые смерчами дамбы.
И пыльцу на асфальте. И полчища мстительных трав. —
Но до ближних своих,
малокровных и слабых,
докричаться не смог — в том числе потому,
что тогда бы
оказался неправ.
Чем кучнее молотят небесные влажные пули,
чем неистовей дождь, —
тем свежее рассвет. А пока
до свидания, штиль. Здравствуй, матушка
-буря.
Твой наряд не темнее, чем виделось издалека.