Лето настало внезапно как жизнь
после беспамятства
щедрой рукой рассыпая в глуши
тайны и таинства
дрогнуло грянуло вниз полилось
воздух насытив гудением ос
мошками пташками
страсть абразивная словно корунд
в полный свой вес навалилась на грунт
тесная тяжкая
и беспредельная. двигаться в ней
в толще материи
будто искать посреди пустырей
мячик потерянный
чувствуя теменем как над тобой
медленно катится фронт грозовой
как над просторами
купол раскрыл фиолетовый гром
то ли соцветием то ли грибом
с хищными спорами.
Здесь, овеваемый пылью густой,
вспомнишь невольно, как долгий застой
вспыхивал блеском
медно-кровавым, драконьим глазком,
как по ночам заметало песком
наши подъезды;
век рассыхался, уют усыхал,
вещи казали щербатый оскал,
странные звери
прятались в недрах витрин и зеркал.
Миф нам предсказывал больше, чем знал;
кто ему верил?
Вот и сбылось; на холмистой гряде
новой эпохи
ищет мальчишка свой мяч в лебеде,
в чертополохе;
он же, проживший полвека почти
жизнью другой, по другому пути
вышедший к тем же
травам колючим и хмурым ветрам,
заново строит свой дом или храм
на побережье
нового моря. Обоих одним
старческим жестом приветствует дым
серой полыни;
тучи взрываются с треском глухим
над — и под ними.
душно ли, тяжко ли — всё же тепло,
горько — но истинно.
небо всем телом на твердь налегло
плотское мглистое
с липким дыханием с кожей сухой
мать-атмосфера бывает такой —
женщиной-полозом
полубогиней и полузмеёй
вот они кольца объятий её
влажные волосы
как у работниц вспотевших в цеху
вот он глядящий на нашу труху
взор не заплаканный
но замутнённый. потом под откос
валится высь. легионом стрекоз
дикими злаками
рушится рушится хлещет звенит
ходит бурунами
из-за грудины и из-под земли
свищет перунами.
Возле подножий коленчатых мачт,
в сырости прелой,
мальчик находит потерянный мяч —
грязный, но целый;
выше, где тучи ведут по холмам
шторм неустанный,
сам по себе воздвигается храм —
новый и старый.
Песня, как только заслышит в тиши
шорохи лета,
сразу встаёт и в дорогу спешит:
рано, до света.