—
бродят в комнате детской
давнишние хныки и всхлипы
говорят тебе: нет
и не вздумай устраивать спор
не судьба это вовсе
а попросту комплекс Эдипов
нежеланного сына невроз
вот и весь разговор.
хоть и чувствуешь ложь —
а недаром же недра утробы
дождевой и зелёной
врываются через окно
а когда ты ложишься
свернуться пытаешься, чтобы
свой телесный каркас
длиннорукий и широколобый
в колыбель уместить
из которой он вырос давно.
сколько лет воевал —
ничего к пустоте не прибавил
только тени листвы
да смурное тепло
и ладонь материнская
бьёт по губам: у тебя мол
в этом доме подветренном
нет ничего своего.
ну и что, говоришь.
я всегда понимал
что я нищий
но коснулся земли
и сиротство своё превозмог.
сердце родины там
где пустила свои корневища
двоевластная кровь:
мать-и-мачеха, страшный цветок.
—
и эта сверхматерия
царица
всего что бы
что было бы но не
зачем она решила воплотиться
не в чём-нибудь а в гулкой толкотне
родных пустот
бетонных переборок
сквозных дворов
где детские сады
качели на заржавленных опорах
и клумбы шестигранные в которых
гудят и пляшут сорные цветы
не клумбы нет
а шершневые соты
для зелени и пыльного огня
когда-нибудь их чёрствые щедроты
научат фото-
-синтезу
меня
как научили памяти и боли
как научили внюхиваться в чад
бензина табака и алкоголя
и различать почти что поневоле
изменчивый медвяный аромат
невидимых на пиршество зовущий
пока в листве воркуют сизари
какая тьма таится в этих кущах
о том не плачь
о том не говори
густая кровь пробившаяся из-под
бетонных плит и выморочных лет
скажи о том какой там свет гнездится
какой подземный молниевый свет
—
в первый летний денёк
как прогреется серый песок
как покатится солнце
ежастым взъерошенным мячиком
по краюхам дорог —
надевает богинька венок
из репейника и
одуванчиков
полотенце махровое
словно ковёр-самолёт
разворачивает
остаётся в купальнике пёстром
у неё за плечами неспешно ведут хоровод
светлолистые сёстры
а над ней
провода
а под ней торфяная вода
и беда кровяная которой никто
не умерил
и сама она вся —
травянистая зыбкая плоть:
то ли водь
то ли меря
и кого она ждёт —
водомерки озёрной секрет.
ветерок между тем
по обочине гонит пыля
из-под пива жестянки
обрывки блескучих бумажек
как же мутен твой свет.
как же тяжек твой норов,
земля. —
а бывает ли так,
что у матери норов не тяжек?
—
то небо смогом приоденется
то ветер порохом пахнёт
а это жалкое именьице
и в запустении цветёт
моя округа беспризорная
почти лишённая корней
и память полуиллюзорная
качает крыльями над ней
как пыль под ветреными вздохами
как сорняковые поля
какими скудными эпохами
сменилась та откуда я
не то исторгнулся неистово
не то застенчиво пророс
над бережками камышистыми
среди расхристанных берёз
в какой-то самой изувеченной
ложбинке Млечного пути
где людям слова человечного
не дозволяется найти. —
земля нецепкая неброская
сквозь дождь идущая с авоськами
несладких яблок сентября
не удивлённая злодействами
ни каторжан ни полицмейстеров
ни царедворца ни царя
земля негромкая невнятная
с её подпалинами пятнами
с её надломленной спиной
и скорбью голосеменной
под стать реликтовым растениям
моя в такой превысшей степени
что даже страшно самому
почти уплывшая во тьму
со всеми парками панельками
и катерками-колыбельками
и тополями над рекой
я со стишком своим непрошеным
пришёл к тебе и ничего что нам
до счастья слишком далеко
—
а ведь мог бы сиять
как дикарский отчаянный пир
этот воздух окраин
этот пахнущий лесом
и плесенью нищих квартир
и болотистым раем
покрывающий пылью багряно-лоснистую тьму
самаркандских черешен
на дощатых лотках
и зачем
и зачем ко всему
запах страха
примешан
запах серы к листве
запах гноя к обжитым местам
запах гари и пепла
к медлительной ливневой туче
кто бы знал для чего
нашей тощей ижорской земле
халифат и рейхстаг
для чего каудильо и дуче
кто бы знал
кто бы знал
для чего этот гулкий провал
расскажи моя кровь
где растут лебеда и ревень
и настойки плесни
на морошке и на барбарисе
спой былину о том
как взбирался на белую ель
тот кто выковал нам
эти хмурые выси
это чёрствое небо
замшелое словно скала
эту почву в потёках
древесных и смазочных масел
я согласен признать
что любовь и меня предала
но предать не согласен
—
поднимались аппарели
уплывали корабли
новостройки одряхлели
а помойки подросли
но не сморщился старея
и не выцвел на жаре
образ Идунн или Фрейи
на рябиновой коре
утоли мои печали
я бы мог его назвать
трёхэтажки измельчали
да и как не измельчать
если новый муравейник
воздвигают впереди
и гиганты в Муспельхейме
заворочались поди
рассказать об этом просто
только кислым или постным
сразу плюнут за спиной
странный парень да и пёс с ним
(это верно — пёс со мной.)
в одночасье стало дико
помнить запахи цветов
бузину и голубику
а не зэков и ментов
как старинные былины
полусмутно и не все
помнить заросли малины
за сегодняшним шоссе
и бесславие для скальда
понаскладывать поэм
о неровностях асфальта
на проспекте Карла М.
я противился упорно
но коричневым и чёрным
клокотало за спиной
лох какой-то да и чёрт с ним
(нет, не верно: не со мной.)
для земли моей просторной
ткали радости тайком
три застенчивые Норны
три берёзки под окном
что-то пряли что-то вили
занавешенные мглой
но одну из них спилили
поутру бензопилой
две брезентовые краги
и оранжевый жилет
и для этого ни саги
ни стиха ни мифа нет
—
А вечерний огонь заиграет на ржавой трубе —
пляшут эльфы
и мальвы
в клубах золотистого талька.
Может статься, что я,
как один сумасшедший идальго,
всё придумал себе:
целый миф намечтал
в перестроечном нищем дворе,
намиражил миры
сквозь оконную ветхую раму
и нафатаморганил прекрасную даму —
всю в тумане и ливне, и в сумерках, и в серебре.
Целый эпос развёл из бушующих детских фантазий
и нехватки житейской любви.
И не шлем на башку нацепил,
а покоцанный тазик,
где стирали пижамки
и мыли галоши мои.
И не родину я полюбил,
а свою же дурную причуду.
И посмешищем был,
и посмешищем буду.
Ничего. Всё равно:
у корней придорожных берёз
пляшут мальвы и эльфы. И пыль золотая клубится.
И гнилой ручеёк убегает под мост,
где прожорливый тролль доедает коробку от пиццы.
И в руке у богини моей
черноплодки общипанной гроздь,
с этим нежным пушком,
с этим проблеском красно-лиловым,
как и в тучах бывает, когда просыпается гром.
Прослыву дурачком —
но хотя бы не стану незрячим.
Даже тазик согласен — и вторит гундосым баском:
лучше так, чем иначе.