Так и катится вдаль — осязаемый, но эфемерный,
с синевой навесной
и сыпучей его желтизной, —
мир, чьи пропасти мы
обживаем ценой
непомерной,
мир неверный,
двойной,
полуявственный, полуиной,
существующий здесь —
или нет, примечтавшийся в детстве,
но зовущий теперь
сквозь свою же телесную мглу
хоть мельком посмотреть,
отчего он так чист и божествен —
бег лучей по стеклу,
запылённый платан на углу,
или свет предвечерний, когда на окраинах сонных
трубный голос гудит,
и земля превращается вдруг
в золотой океан,
где армады железобетонных
галеонов пустых
с непросохшим бельём на балконах
уплывают на юг,
или перистый след, или розовый сполох на скате
переспелых небес,
и распахнутый настежь пролёт,
где, в слезах и в цвету, в васильковом залатанном платье,
мчится по ветру жизнь,
и дары своих скудных щедрот
у меня отнимает —
но сразу же мне без изъятья
всю себя отдаёт.