Растопорщился парк
сухопутными хмурыми мачтами,
чтобы мысли темнели
опавшим каштанам под стать:
мол, теперь так и будешь
слоняться от мачехи к мачехе
и в других городах
свой затопленный город искать.
С облаков или с крыш
на замшелые плоские мостики
сходит дымная осень
баюкать свой горький приплод,
и чужая любовь
только морщится,
только немотствует:
не посмотрит в глаза
и по имени не позовёт,
но ведёт за собой,
оставляя на памяти оспины,
полусны, полутени,
идущие купно и врозь:
то трамвай, то автобус,
то детский какой-нибудь госпиталь —
за окном Петроградка,
безлюдная, как повелось,
с тополями и трубами.
С чёрно-желтушными видами.
Не оттуда ли ветер,
под утро скребущий стекло,
на голодном крыле
прилетает сказать мне: ты выдумал,
что балтийское небо
тебе отзываться могло. —
А потом начинает
свою заунывно-подробную
инвентарную перепись:
глянь, мол, какие дела —
в день, когда ты страдал,
о тебе даже травы не дрогнули.
Даже лист не качнулся,
когда тебя мать родила.