Ветер его озарил или полуиссякнувший пыл
прочь уходящего лета —
но город мой был
солнечен, чист и просторен,
до блеска промыт превосходной
свежестью,
и над причалами флаги расправить готов.
В нём, как на форуме Августа,
было привольно сегодня.
Были украшены храмы великих и малых богов
рябью ветвей тополиных
и, с тяжким отливом янтарным,
липовой тёмной листвой. Под мостами же, — там, где гремит
эхо стигийской воды, —
соревнуясь, речные кентавры
мощно лягали копытами мокрый гранит.
Дремлет империя, вытянув морду медвежью
к Чёрному морю,
и в варварских пёстрых одеждах
мимо народы идут.
Незаметно ныряет Нева
в материковую толщу и сходится в руслах подземных
с Тибром, Евфратом и Нилом.
Подобно и наши слова —
с сотнями тысяч других, разномастных и разноплеменных.
Нет ничего невозможнее, чем перемены,
нет ничего неизменнее, чем суета
в их ожидании нервном.
Тем временем речь изо рта
дыма пускает колечки: порой различаешь блаженный
привкус латыни, и сразу же — въедливый говор степной.
Пыльные крылья орлиные хлопали передо мной,
словно взлетала земля, поднимаясь над собственным грунтом;
мне не хотелось домой.
До последней вечерней минуты
в сонме пенатов стоять
мне хотелось — и краешком губ
им улыбаться едва: ничего не сказав, но как будто
жертвенным сладким вином на асфальт и на камень плеснув.