✿
Ходят сказы незапамятные, старинные,
у дверей домишек с окнами мандариновыми,
топчут наст,
просят слова, как чарку водки, —
а кто им даст?
По ночам гудят
над вётлами и над елями,
или тенькают сосульчатыми, капельными
колокольчиками у ветра на хомуте,
под стропилами шебуршатся,
под половицами,
под слипающимися ресницами
в темноте,
как в чулане или во влажном подполе —
да и как им быть, когда у них были отняты
даже песенки младенческие
и те?
Даже прозвища их сермяжные,
даже отчества
взяты вьюгами,
сдуты вихрями в полыньи.
И сказителю
только мыкаться да ворочаться,
в пустоту глазеть да мыкаться,
как они.
✿ ✿
Всё неясно здесь: сплошной разливанный дым,
да туман за ним, да млечная муть над ним.
Хоть вплотную стань — останутся далеки
огоньки в домах,
на пустошах огоньки.
И невнятны речи — только негромкий треск
под пластами крыш, под залежами небес
копошится хмуро, гонит мороз долой,
неотвязно пахнет травами и смолой.
То лесной народ
режет лодочки из коры,
то степной народ
чинит сёдла и жжёт костры,
то варяжский сын выправляет рыбацкий крюк,
то колчан себе кроит киммерийский внук,
и темно вокруг — но им и во тьме светло
оттого, что время сызнова их свело,
что сошлись они, два родича-чужака,
там, где маревом кровь подёрнута,
как река.
Что им батька-бурьян рассказывал,
что им мать
напевала над колыбелью —
не разобрать.
Зажигают сны, прапамяти земляки,
огоньки в полях,
над топями огоньки.
Горький пыл смешав и ласковый полумрак,
я свою неясность принял, как верный знак
самоличности: за текучестью зыбких лиц,
безграничности: над сплетениями границ.
✿ ✿ ✿
Дай мне вспомнить то,
святое и непонятное,
что вдали кружит и шепчет из-за спины.
Чьё дыхание под пухом лебяжьим спрятано,
чьи следы хвостом собольим заметены.
О народах давних, свои алтари покинувших,
о просторах, засов задвинувших изнутри,
говори мне, княгиня-зимушка,
говори.
О штормах, небеса срывающих
с якорей,
о позёмке, глазури пряничных
декабрей,
о рассвете, что вспыхнул алым и
свечерел,
об оленях с морозным тальником
на челе,
о буранах своих неистовых,
космачах.
Я вернулся сюда разыскивать
свой очаг —
неостывшую головешку с родного капища,
обжигающую то гордостью, то виной.
Уголёк, огонёк мигающий,
племенной,
затаённый там, где мёртвого чернобыльника
мётлы выпростались из дымной лиловизны,
где заснеженные могильники-
валуны
по-моржовьи спят, а рядом рогатый дыбится
бурелом.
Трепыхнись, моя память, скользкая
белорыбица,
под аршинным льдом.
Помаячь над еловым гребнем, где низким облаком
затянуло свет.
Возврати моим истокам хотя бы облики:
раз имён у них больше нет.
✿ ✿ ✿ ✿
Если мимо лет, поколений мимо,
племена минуя и их умы,
память сходит в бездну,
как солнце в зиму,
то внутри зимы,
под намётом сумерек невесомых,
в самом сердце чащи, где слаще снег,
где ручьи хрустальнее, — как лосёнок,
бродит ранний свет:
тонконогий, ласковый, жилки-струны
напрягающий
молодой восход,
белый день нетраченный,
месяц юный,
неокрепший год.
За тканиной вьюжной,
за хмарью плотной
первый луч я вижу,
лесной рыбак.
Освяти, заря,
мой улов подлёдный,
мой наследный знак,
что мерцал тогда и мерцает ныне
сквозь припай забвения,
из зыбей,
что нащупал я
в серебристой стыни
и в крови своей:
что зовёт и просится на приволье,
из утробы стужи к теплу огня,
обещая вырасти и напомнить
всё, что время помнило за меня.
✿ ✿ ✿ ✿ ✿
Высь беззвёздная — и бездонная
муть под ней.
Так проходит зима истории,
сон корней.
Животы набивши остывшим сочивом,
в нищету закутанные до пят,
племена ворочаются,
сопят
по-медвежьи,
в промёрзших спальнях, и
гложут тьму.
Что забвение? — предстояние
самому
Непостижному.
Растворение
в полумгле.
Дрёма зверя или растения
в феврале.
Вслед за горестными богинями предначальными,
босиком по корке изморози и льда,
сходит память в своё отчаяние:
туда,
где под белыми зипунами
скрывает лес
свитки хвойные,
скалы, полные
черт и рез.
Где о притолоки ночами
гремит пурга.
Сходит память в своё молчание,
под снега.
А потом из бездны своей безвестности —
вся в искрящейся новизне —
как ручей в бору,
как салазки детские,
выворачивает к весне.