0
Когда я захотел о ней сказать,
всё сдвинулось.
Мне стало не хватать
и слов, и выражений, и грамматики,
и даже пауз.
Как будто на молекулы распались
привычные предметы и места
и выстроились снова — но не там,
где прежде, а немного по ту сторону
всего, что мне известно: хоть истории,
хоть опыта — всем смыслам вопреки,
за лёгоньким штакетником осиновым,
за пологом трезвона комариного,
за рябью заболоченной реки.
С таким же чувством неисповедимого
глядишь на пальцы собственной руки
и слышишь звуки собственного имени:
неужто, мол, и впрямь они — мои,
а если так, то что бы это значило?
И видишь сам себя расплывчато маячащим
над сумеречной зеленью, вдали.
1
Так разросся мой мир, что хватаются за подоконник
травянистые плети, цепляются крючья репьёв,
и врывается в дом, словно хочет уйти от погони,
беспредельность земли,
умоляя похитить её —
но ответа не ждёт
и сама меня вдруг похищает.
И тогда — водоёмы с кувшинками или хвощами,
и рассеянный гром, и притихшая тёплая пыль
настигают меня: изобилие и обнищанье
всеобъемлющей жизни,
которую я полюбил,
а когда полюбил —
остальное само полюбилось.
И неясно уже, это трав её сухость и сырость,
обнимая меня, постепенно становятся мной,
или я становлюсь, напитавшись их горестной силой,
настоящим настолько,
что сам остролистой волной
простираюсь вокруг —
и себя самого обнимаю.
2
Она — всё то, что есть,
а я — всё то, что сталось
с историей земли
и племенем людей.
Она — дремучий лес,
она — цветущий хаос,
а я — неверный путь, рождающийся в ней,
бегущий от неё — и снова ей навстречу,
то с глаз её долой, то ниц к её ногам.
Она — зелёный шторм, она — воронка смерча,
несущего снопы, букеты и стога,
а я — её двойник, её зеркальный слепок,
бессильный без неё, но отражённым светом
сверкающий, когда
притрагиваюсь к ней — и грозно полыхают,
выпрастываясь вверх, полынь её глухая,
её чертополох и лебеда.
3
Я её полюбил
по наитию и наугад,
и признался в любви, не надеясь, что тихому слову
повезёт донестись
до её горизонта лесного,
где косматится ветер
и грозы на вышках сосновых,
как на шатких ходулях, стоят.
Я её полюбил,
словно некие душу и тело,
облачённые в мир, —
в совокупность изменчивых тел, —
и о прочем забыл, и едва понимаю, что делать,
как начать разговор с не имеющей черт и пределов,
но всему положившей предел
и придавшей черты.
А она, за семью облаками
от меня запершись,
как личины, являет свои
бурелом и бурьян, ледниковые плоские камни,
и рогатые рощи, и в них громовые ручьи,
и пустые поля,
где становится ясно, что сам я
беспределен почти.